Первая несостоятельность, по мнению сомневающихся, заключается в том, что Собор был созван без непосредственной санкции Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Петра. Мы не будем сейчас рассматривать вопрос законности местоблюстительских полномочий самого митр. Петра, а только затронем юридическую сторону вопроса.

Из документов “Кочующего” Собора мы знаем, что созыв его происходил, во всяком случае, не без участия митр. Петра. Как и другие архиереи, он принял непосредственное участие в обсуждении первых шести канонов, оставив свое особое мнение, а именно – что он “категорически не согласен” с ними. Несомненно, что связь с митр. Петром, к тому времени уже находившимся в далекой ссылке в п. Хэ за полярным кругом, была каким-то образом налажена через некоего “мирянина Попова”. Указание вл. Амвросия (Сиверса), что это не одно и то же лицо с проф. И.В.Поповым, близким к митр. Петру, вероятно, неверно. И.В.Попов не всю весну и лето 1928 г. находился в заключении, как считает вл. Амвросий. У прот. М.Польского есть свидетельство, что проф. И.В.Попов находился на Соловках до ноября 1927 г., затем был переведен на материк в Кемский лагерь, а уже в апреле 1928 г. выслан на р. Обь, где проживал между Березовым и Обдорском, т. е. в непосредственной близости от митр. Петра.1) Другой источник указывает, что проф. Попов действительно поддерживал с ним связь, имея постоянные сношения и переписку.2) Так что всё-таки наиболее вероятно, что имено через проф. И.В.Попова Отцы “Кочующего” Собора имели контакты с митр. Петром. По крайней мере, в этом мы не видим ничего невозможного. Митр. Петр не находился в полной изоляции, как считают некоторые. Например, еще в январе он имел встречу с двумя участниками “научной экспедиции”, от которых узнал церковные новости.3) Хорошо известно, что связь с митр. Петром позднее, когда сделать это было гораздо труднее из-за начавшихся массовых репрессий, смогли наладить: в 1929 г. епископ Дамаскин (Цедрик)4) и архиепископ Прокопий (Титов), состоявший в переписке с митр. Петром до августа 1930 г., причем архиеп. Прокопий, очевидно, следуя прямым указаниям митр. Петра, осуждал декларацию 1927 г., но стоял на позиции неотделения от митр. Сергия (Страгородского).5)

Итак, не вызывает сомнения сам факт участия митр. Петра в “Кочующем” Соборе. Но возникает вопрос, в каком качестве это участие мыслилось? Непосредственные организаторы Собора “даниловцы”, точнее весь их идеологический костяк во главе с архиепископом Феодором (Поздеевским) и еп. Марком (Новоселовым), а также “андреевцы”, изначально не признавали за митр. Петром никаких полномочий. Такие же настроения охватывали и некоторую часть “иосифлян”. То есть большинство участников Собора не воспринимала митр. Петра своим первоиерархом. Следовательно, привлекался он к работе в общем порядке, а не как глава Российской Церкви. В любом случае, на основании одной лишь пометки, оставленной в документах “Кочующего” Собора доверительным лицом митр. Петра, нельзя сделать окончательных выводов об отношении последнего к Собору в целом. Несомненно, митр. Петра не приглашали к участию в Соборе как председателя, но практически это в любом случае было неосуществимо, а доверить председательство посреднику было бы для самого Петра канонически нецелесообразно и неудобно. По всей видимости, митр. Петр в той ситуации не мог выразить принципиального несогласия на созыв тайного Собора, так как не мог иметь никаких против этого серьезных возражений с канонической точки зрения. Но в какой роли он видел себя на этом Соборе, остается неизвестным. Так или иначе, у нас нет никаких оснований заявить, что митр. Петр изначально признал “Кочующий” Собор неканоничным.

Однако, своим отрицательным отношением к первым шести канонам он мог существенно повлиять на настроения других участников Собора. Возможно, мнение митр. Петра было запрошено одним из первых и вполне возможно, что так условилась большая часть епископата. Может быть, именно по этой причине, следуя мнению митр. Петра, еще шесть епископов, высказались в том же духе неприятия первых шести канонов по идейным причинам. Но как объяснить нежелание подписывать их еще семью епископами, оставившими пометку: “Согласился но подписать отказался”? Какая причина могла побудить их отказаться от подписи, не объяснив причины? На этот счет мы можем делать разные предположения, но несомненно одно: если это были причины не идейного характера, ибо с догматическим содержанием канонов эти епископы очевидно были согласны, то значит имелись нарекания чисто канонического свойства к самой организации “Кочующего” Собора. В чем состояли эти нарекания, можно гадать, однако наиболее вероятным остается влияние на их решение митр. Петра, или же непризнание за ним “рабочей группой” местоблюстительских полномочий.

Насколько несправедливыми были сии нарекания к Собору, можно судить по факторам чисто субъективного характера, однако играющим в данном случае решающую роль. Во-первых, несогласных с Собором антисергианских епископов было такое меньшинство, что на фоне всего остального его состава они выглядели весьма неубедительно, а во-вторых, развитие событий показало, что митр. Петр в действительности держал сторону своего заместителя митр. Сергия и не одобрял отделения от него, чем автоматически ставил и свои полномочия вне рамок каноничности. В качестве же объективной причины можно назвать несогласие митр. Петра с догматическими истинами, принятыми на “Кочующем” Соборе. Следует также подчеркнуть, что никакой первоиерарх в каноническом отношении не может стоять выше законного Собора (а раз митр. Петр принял участие в “Кочующем” Соборе, значит он так или иначе признавал за ним каноничность). Патриарх или Местоблюститель подотчетны Собору, а не Собор подотчетен первоиерарху. В противном случае соборность подменяется папизмом. Из обстановки того времени очевидно, что паписткие тенденции в каноническом оформлении тайного Собора привели бы лишь к невозможности его созыва, а это было для большинства истинно-православных епископов недопустимо и весьма вредно в становлении и организации ИПЦ.

Еще один вопрос, который возникает в отношении канонической состоятельности “Кочующего” Собора, это недопущение к участию в нем главных обвиняемых – митр. Сергия и его приверженцев. По каноническим правилам, Собор обязан не менее трех раз призывать подсудимого к личному оправданию перед Собором, и только если он и его сторонники не пожелают явиться после троекратного увещания, тогда только осуждать их и анафематствовать. Но такое возражение против каноничности “Кочующего” Собора неосновательно.

Во-первых, каноническое право всегда рассчитано на возможность свободного существования Церкви в нормальных условиях, а не в эпоху гонений, когда в силу вступают исключительные обстоятельства времени, для которых применимы и исключительные правила. Но даже и во времена церковной свободы мы имеем примеры созыва Соборов без участия в них осуждаемых. Так, например, Соборы Римской Церкви в VII и VIII веках, еще до созыва Вселенских Соборов, анафематствовали монофелитов и иконоборцев, которые лично на этих Соборах не присутствовали и не вызывались, а были только увещаемы в письменной форме. В XI и XIII веках Соборы Канстантинопольской Церкви анафематствовали папистов без всякого их участия. Подобным образом в XVI веке Всеправославные Соборы осудили новостильников. Точно также и решения “Кочующего” Собора были предварены устными и письменными обличения митр. Сергия и призывами к покаянию. Прямой же аналогией “Кочующему” Собору могут служить тайные Соборы эпохи иконоборчества, в которых принимал участие знаменитый Отец Церкви преп. Феодор Студит. Соборы эти утвердили иконопочитание и осудили ересь иконоборчества, однако сами иконоборцы в них, естественно, не участвовали.

Имеется также еще одно возражение: неканоничность делегирования права подписи опосредованному лицу, что широко употреблялось “Кочующим” Собором. Но нам неизвестны правила, запрещающие такую практику, тем более, во время гонений. Примеры же истории красноречиво делают и это возражение необоснованным. Практика передачи подписи посреднику очень часто применялась в ходе работы Соборов во все времена. Ярким примером могут служить Вселенские Соборы, на которые Римские епископы делегировали своих полномочных легатов. Последним поручалось не только право подписи, но и вменялось в обязанность полноправное участие, как представителям Западной Церкви, в соборных прениях по всем вопросам.

В канонах “Кочующего” Собора его канонический статус четко не оговорен. Его участники нигде буквально не называли его Поместным. Указание 16 канона на “прошлый Собор” не является прямым свидетельством того, что “Кочующий” Собор ставил себя в положение такого же Поместного Собора. Таковым, по всей видимости, не считал его и Усть-Кутский Собор 1937 г., где “Кочующий” Собор назван просто – Освященным Собором. Также и в документах всех последующих Соборов Катакомбной Церкви он не именуется Поместным Собором. Однако, все это не означает, что за ним не может быть закрепелен такой статус.

То, что в “Кочующем” Соборе участвовали не все представители епископата Российской Церкви никак не может умалить его значения как Собора Поместного. И важно не то, как он воспринимался самими его участниками, а то, какое значение в церковном сознании он получил позднее. “Кочующий” Собор был не единственной попыткой созыва Собора в 1920-1930-е гг.6), но ни одна из них не добилась сколько-нибудь весомого результата, какового достиг Собор “Кочующий”. Прежде всего, он был наиболее представительным по составу, а значит его авторитет мог быть поставлен под сомнение только еще более представительным Собором, но такого, как мы знаем, не было.

На самом деле “Кочующий” Собор мало рассматривать только с юридической стороны. Его значение гораздо большее, чем значение Поместного Собора. На первый план необходимо поставить критерий Истины. Неважно, какое количество епископов приняло участие в сем Соборе. Важно другое: был ли он Богоугоден и действительно ли свои решения он мог предварить апостольским возгласом: “Изволися бо Духу Святому и нам”? – Вот с какой стороны прежде всего необходимо рассматривать законность “Кочующего” Собора! Пусть даже его решения подписали бы десять архиереев, – и в этом случе он не утратил бы своего авторитета. Для нас Богоугодность и Богодухновенность сего Собора никаких сомнений не вызывает потому, что он есть Собор Исповедников, а значит он выше всякого простого Поместного Собора, хотя бы в таковом участвовало и большее число епископов.

Организационная система Собора была разработана так, что более идеальных условий для его проведения создать в то время вряд ли было возможно. Об этом было уже достаточно сказано архиепископом Амвросием. Выдумать эту систему человеку, который не был непосредственным участником событий просто невозможно. Интересно более подробно осветить другой вопрос: как именно и когда участвовали в “Кочующем” Соборе епископы?

Прежде всего, необходимо отметить, что Собор не вносит никакого анахронизма и исторического диссонанса в реалии того времени, но прекрасно укладывается в общую картину событий. Можно сказать, 1928 год – был в тот период идеальным временем для созыва тайного Собора, когда широкомасштабные репрессии против ИПХ только подготавливались большевиками. Состоись он на год позже, вряд ли задуманное дело имело бы успех. Впрочем, некоторых смущает сама якобы грандиозность “Кочующего” Собора на фоне современных ему гонений на Церковь. Например, П.Проценко в своих публикациях7) высказал мысль о том, что в 1920-30-е гг. не могло быть никакой “мощной”, “разветвленной по всей стране организации” ИПЦ, а тем более созыва столь представительного и хорошо организованного в подполье Собора. Ссылаясь на прот. М.Польского, Проценко указывает, что тот ни разу в своих работах не использует термин “ИПЦ”, а говорит только о “тайной Церкви”, в чем Проценко усматривает отсутствие в ней всякой организации. Нам не составило труда заглянуть в книгу Польского и буквально с первых страниц найти там опровержение домыслам Проценко. Так, например, М.Польский сообщает о существовании в 1930-х гг. в неприступных местах Кавказского хребта селения отшельников с пещерным храмом, возглавляемого неким катакомбным епископом М.8) По свидетельству очевидца, этот епископ М. “поддерживал связь с другими подпольными группами, разбросанными по всему СССР”.9) Если один тайный скит, находившийся, по сообщению Польского, “в громадной котловине, огражденной со всех сторон стеной гор, вершины которых 10 месяцев в году были покрыты снегами”, мог в разгар гонений наладить связь с катакомбными общинами по всему СССР, то, спрашивается, почему десятки епископов и сотни общин не могли иметь подобной организации в конце 1920-х гг.? Впрочем, П.Проценко не разъясняет, что именно он подразумевает под словом “организация”. Отсутствие в Церкви вообще какой-либо организации – дело невозможное. Церковная организация начинается с общины. Христиане, собранные на богослужение, организованы на уровне общины. Собрание двух или трех верных во имя Христово уже можно назвать организацией. Тем более нелепо отрицать существование организованной ИПЦ в 1920-30-е гг., как это пытается сделать Проценко.

Недавно опубликованные исследования по материалам следственных дел10), с которыми Проценко, как он сам говорит, не был знаком в надлежащем объеме, с очевидностью доказывают, что Истинно-Православная Церковь существовала именно как организация. Это хорошо видно, например, по деятельности “иосифлян”, которые строили церковную жизнь на началах централизации. Так, в Ленинград со всех регионов приезажали к еп. Димитрию (Любимову) представители других епархий ИПЦ для рукоположений и пострижений, получали инструкции и литературу и отправлялись на места. Там они свою деятельность расширяли в том же направлении. Факт этот ни у одного современного профессионального историка, знакомого с архивными материалами, не вызывает сомнений. Вообще же нелегальная организация ИПЦ выстраивалась по молекулярной, но отнюдь не атомарной системе, как хочется доказать Проценко. Систему эту в целом можно охарактеризовать как “децентрализованное единство”. Как раз на 1928 г. приходится пик активности ИПХ и в следственных делах можно встретить частые упоминанния об энергичном их передвижении по всей стране. То есть очевидно, что связь осуществлялась не только между верующими и общинами, но, прежде всего, между священниками и епископами. Так, сам еп. Марк (Новоселов), скрываясь под разными фамилиями, разъезжал по стране и лично встречался с представителями епископата и клира.11) Неудивительно, что, по замечанию вл. Амвросия, именно к нему стекалась вся информация о положении вещей в ИПЦ. При такой обстановке действительно не составляло большого труда провести опрос епископата и собрать подписи.

Об организованном существовании ИПЦ в послевоенный период мы находим множество указаний в литературе Русской Зарубежной Церкви. Например, проф. И.М.Андреевский, бывший, в отличие от Проценко, членом Катакомбной Церкви в течение более 10 лет, и до 1949 г. получавший сведения о ее деятельности в СССР, писал: “Согласно моей информации, ныне Катакомбная Церковь не только окрепла, но также приобрела разнообразныеорганизационные формы”.12) Тот же проф. Андреевский свидетельствовал, что в конце 1940-х гг. в СССР подпольно действовало “свыше десяти тайных епископов”.13) Бывший узник советских концлагерей, впоследствии выехавший заграницу, А. Левитин-Краснов со слов непосредственных очевидцев утверждал, что в 1970-х гг. в составе ИПЦ имелось от 8 до 12 епископов, получивших хиротонии в заключении от “иосифлян”, и что эти епископы “свою деятельность развивают”.14) О том же свидетельствовали официальные документы Синодов и Соборов РПЦЗ в 1974-78 гг. Но если Катакомбная Церковь имела некоторую организацию в послевоенный период, то, тем более, она имела ее до войны! Впрочем, вернемся к теме “Кочующего” Собора.

Организован Собор был по схеме примитивной, но простой. Именно в этих примитивности и простоте заключалась та сила, против которой враги Церкви ничего не могли поделать. Для созыва тайного Собора вовсе не требовалась какая-то “мощная всероссийская подпольная организация ИПЦ”, как кажется сильно разыгравшемуся воображению Проценко. Собор остался незамеченным чекистской агентурой именно благодаря исключительной мудрости его устроителей и никакого сверхъестественного “чуда” в том не было. Таких как Проценко, конечно, поражают мнимые “масштабы” Собора из-за большого количества его участников. Но это только обманчивое впечатление. На самом деле актив Собора, как мы знаем, состоял всего лишь из нескольких человек, плюс время от времени приезжавшие по приглашению участники, количество которых строго регламентировалось. То есть Собор являлся чем-то вроде большой семьи, каковых в то время было немало. При соблюдении всех правил конспирации передвижение участников, итак сведенное до минимума, относительно долгое время могло быть совершенно не замечено посторонними (особенно в таких городах как Сызрань и Елец, где проводилась работа Собора). Однако, частые переезды Собора свидетельствуют как раз о том, что опасность серьезно и постоянно ему угрожала. Основные же функции сбора подписей под канонами, по всей видимости, осуществлялись с помощью разъездов связниками, имевшими свободу перемещений в заданных направлениях. То, что в то время вполне возможно было собрать более 70 подписей доказывается известным опытом тайного избрания Патриарха в 1926 г. путем письменного опроса. Тогда, по поручению митр. Сергия, еп. Павлин (Крошечкин) один за короткий период собрал 72 подписи (ровно столько, сколько собрал “Кочующий” Собор), посещая преимущественно ссыльных епископов. Арестован же еп. Павлин был лишь потому, что его выдал ГПУ сам Сергий. Но факт такой акции остался неоспоримым свидетельством в пользу принципиальной возможности проведения подобных мероприятий.

Участие в Соборе епископов и сбор подписей

Как следует из опубликованных документов “Кочующего” Собора, путем опроса была избрана “рабочая группа” или “секретариат”, в котором были представлены все основные оппозиционные митр. Сергию течения ИПЦ. Однако, возникает вопрос: все ли члены “рабочей группы” смогли принять участие в заседаниях Собора? Из документов Собора мы знаем только о том, кто был избран в состав секретариата, но из этого еще нельзя сделать вывода, действительно ли все они принимали участие во всех соборных деяниях. По тем немногим текстам стенограмм Собора можно судить только о нескольких конкретных заседаниях, но не более. Точно известно, что в первой сессии Собора, проходившей в Сызрани с 9 марта по 22 апреля, еп. Алексий (Буй), представлявший “иосифлян”, не мог участвовать, так как в это время он постоянно находился в Воронеже и поселился в Ельце, где заседания продолжились до 5 июля, только с 20 мая, куда был выслан властями. Перед этим он посетил Ленинград, где встретился с еп. Димитрием, и только там впервые познакомился с еп. Марком (Новоселовым).15) Еп. Василий (Преображенский), представлявший Ярославскую автокефалию, по всей видимости, вообще не смог принять участие в работе Собора, поскольку еще с лета 1927 г. отбывал ссылку в Костроме и был освобожден только в августе 1928 г., т. е. к окончанию заседаний. Имел ли он возможность хотя бы на некоторое время отлучаться с места своего изгнания, неизвестно.

Что же касается участия в Соборе остальных епископов и их представителей, то здесь возникает еще один важный вопрос. Когда и в каком виде были собраны подписи?

По сообщению архиеп. Амвросия (как ему рассказывал об этом сам еп. Евагрий, который лично просматривал документы “Кочующего” Собора), подписи под канонами находятся на нескольких отдельных листах, сшитых между собою и текстами канонов. Форма подписей была разной: “такой-то за такого-то”, “такой-то через такого-то”, “такой-то рукою такого-то” и т. д. В некоторых случаях указывались фамилия или кафедра, или то и другое вместе. Всё это публикация вл. Амвросия, к сожалению, не отражает.

Поскольку подписи находятся на отдельных листах, из сего можно заключить, что епископы подписывались некими группами. Даже беглый взгляд на порядок подписей в той последовательности, которая представлена еп. Евагрием, показывает, что они расположены большею частью по принципу принадлежности к тому или иному конкретному течению ИПЦ. Так, с 1 по 18 подписи поставлены “иосифлянами”, с 20-21 по 38 – “андреевцами”, с 39 по 42-43 – Ярославской автокефалией, с 46 по 56 – “даниловцами”, с 57 по 64 – епископами Украины. Если наша предпосылка верна, то наиболее вероятно, что подписи собирались сразу группами, следовательно это еще более облегчало практическую сторону работы Собора. Например, еп. Руфин (Брехов) подписался сразу за 11 епископов, хотя остальные “андреевцы” ставили подписи самостоятельно. Подписи “иосифлян” могли быть собраны за один раз или уже в мае, или в июле 1928 г., когда проходили совещания руководителей “иосифлянского” движения. В связи с этим напрашивается еще один вопрос: правомерно ли все подписи отнести ко всем 29 канонам “Кочующего” Собора, или это касается только первых шести-семи, выработанных на первой сессии?

Последнее несомненно, но в отношении остальных канонов этого с достоверностью сказать нельзя. Очевидно, что подписи собирались не одновременно, а по мере составления текстов постановлений, которые хотя и готовились заранее, однако обсуждались каждый отдельно. Доказательством сему служат пометки епископов к тем или иным канонам, в которых они выражали свое особое мнение. Так, к примеру, схиепископ Петр (Ладыгин) не подписался под 11 и, видимо, под 10 канонами; митр. Иосиф особо выразил свое согласие с 12 каноном; архиепископ Андрей (Ухтомский), скорее всего, не поставил своей подписи под 15 каноном, так как был принципиальным противником прославления императора Николая II. Не в полноте участниками принят также 3 канон, о чем имеются указания в материалах Собора. Однако, эти примеры являются только исключительными случаями и не могут служить доказательством того, что не все 29, а только некоторые каноны получили общее одобрение всех или, по крайней мере, большинства епископов. Организаторы Собора, конечно, сознавали, что в любой момент он может прекратить свою деятельность, а потому не могли заранее не оговорить условия сбора подписей, составляющие главнейший предмет всей его работы. Можно быть вполне уверенными в том, что первоначально организаторы Собора решили единожды собрать подписи под первыми 6-7 канонами с тем условием, что те же подписи автоматически будут распространяться и на все последующие его решения. Такая схема наиболее вероятна и удобна, потому что вся система организации Собора была построена на началах делегирования права решения, предоставленного специально избранным для этого доверенным лицам. Центральный орган Собора – “рабочая группа” сама по себе была наделена полномочиями от всей Истинно-Православной Церкви, и представляла как бы ее высшую власть (нечто вроде Святейшего Синода до революции, хотя такое сравнение по отношению к “Кочующему” Собору мы считаем неуместным), как избранная путем опроса большей части епископата. Следовательно, мы с большой степенью уверенности можем сделать вывод, что время сбора подписей никак не связано с конкретными канонами и подписи следует отнести ко всем вместе канонам, учитывая те особые мнения, о которых нам известно из пометок некоторых епископов.

Перейдем теперь собственно к именам епископов, подписавших каноны. П. Проценко совершенно не прав, говоря, что поскольку 20 имен стоят под знаком вопроса, то их и вовсе “могли напутать”. Под знаком вопроса стоят не имена, а фамилии архиереев. Например, известны сразу несколько епископов с именем Сергий, поэтому с точностью нельзя определить, кто из них кто. В списке “андреевцев” под №№ 24, 26 и 38 значатся сразу три епископа с именем Вениамин. Двое известны по фамилиям, это – Фролов и Троицкий, третий известен как тайный ставленник в 1927 г. схиеп. Петра и еп. Иова (Гречишкина). Однако, в каком порядке следует их расположить по подписям, т. е. какая подпись кого представляет, затруднительно. Поэтому еп. Еваргий в таких случаях и ставил знак вопроса. Идентификация имен осложняется тем, что далеко не все архиереи, по словам еп. Евагрия, указывали свои кафедры или фамилии, или то и другое. Многие оставляли только имена. Кроме того, фамилии некоторых епископов вообще не были известны (например, еп. Мисаила, еп. Савватия), а некоторые известны лишь предположительно (например, еп. Симона, еп. Уара). Кое-кого удалось идентифицировать позже (например, архиеп. Иринарха под № 7).

Примечательно, что недавно опубликованные работы И.Осиповой и М.Шкаровского по материалам следственных дел “ИПЦ”, откуда можно почерпнуть подробные биографические данные архиереев, участвовавших в “Кочующем” Соборе, а также другие источники подтверждают достоверность их подписей. Так, все епископы, лично подписавшие каноны, в период проведения Собора находились на свободе, а подписавшие их через своих представителей отбывали срок в лагере или ссылке. Исключение составляют лишь двое-трое ссыльных, да и то неизвестно, насколько досконально точны сведения о них. Всё это любой специалист по церковной истории, имея необходимые источники, может проверить сам и сделать соответствующие выводы. Также становится понятным, почему, например, подписи архиеп. Виктора (Островидова) и еп. Нектария (Трезвинского) под №№ 44 и 45 стоят совершенно отдельно и через одного представителя. Оказывается, оба они в это время отбывали срок заключения на Соловках. Связь же с ними вполне могла осуществляться за счет постоянного притока и оттока заключенных, через которых происходил активный обмен информацией между заключенными и находящимися на свободе епископами.

Касательно имен подписавшихся епископов можно внести некоторые уточнения. Так, удалось выяснить, кто именно значился под № 7 как епископ Иринарх. В подлиннике еп. Евагрия стоит не епископ, а архиепископ Иринарх. Им оказался архиеп. Великоустюжский Иринарх (Синеоков-Андреевский). Не случайно его подпись стоит вместе с подписью еп. Никольского Иерофея (Афонина). Дело в том, что последний являлся викарием Великоустюжской епархии, а во время ссылки архиеп. Иринарха – его заместителем на Великоустюжской кафедре.16) Неверно указана фамилия еп. Синезия (под № 57 там значится Зарубин, правда, вл. Амвросий поставил ее в своей машинописи под знаком вопроса). Однако хорошо известно, что еп. Синезий (Зарубин) отложился от митр. Сергия только в 1930 г., следовательно, в 1928 г. он не мог подписать каноны “Кочующего” Собора. Под канонами стоит, очевидно, подпись другого еп. Синезия. Как выяснилось, в своих заметках еп. Евагрий указывал, что им был какой-то тайный епископ с Украины.Это подтверждается тем, что в списке он значится в составе украинских архиереев. Фамилия еп. Макария – Кармазин. Последний значился еп. Уманским, викарием Киевской епархии, и активно участвовал в организации Катакомбной Церкви на Украине, поставив несколько тайных епископов.17) Также сомнения высказываются и по поводу подписи еп. Евгения (Кобранова), т. к. имеются сведения, что он в то время не находился в открытой оппозиции митр. Сергию. В принципе, такие сомнения неосновательны, ибо позиция самого митр. Агафангела несколько раз менялась, а еп. Евгений, поставивший подпись и за себя, и за митр. Агафангела, мог тогда руководствоваться его мнением. Впрочем, еще еп. Евагрий в новоселовских архивах нашел упоминание о двух тайных ставленниках 1928 г. митр. Агафангела и архиеп. Варлаама (Ряшенцева) – Сергии и Евмении. Возможно, последнего еп. Евагрий, по неразборчивости подписи, мог действительно спутать с еп. Евгением (в этом случае указание Проценко имеет какое-то основание). В порядке подписей он значится как раз в одном ряду с неким еп. Сергием, который идентифицируется (под знаком вопроса) в публикации как ставленник “даниловцев” 1923 г. – Кудрявцев. Однако, его подпись явно не вписывается в ряд подписей “даниловцев”, зато хорошо укладывается в ряд подписей епископов Ярославской автокефалии. Таким образом, наиболее вероятно, что подписи именно сих двух ставленников митр. Агафангела и архиеп. Варлаама имеются в виду.

Свои сомнения по поводу подписи под канонами еп. Варнавы (Беляева) высказал все тот же Проценко, который утверждает, что занимается его биографией 15 лет и является хранителем его архива. Проценко утверждает, что “в его окружении никогда не было монаха Корнилия”, который поставил подпись за еп. Варнаву. “Это, – пишет Проценко, – следует и из свидетельств знавших владыку людей, которые были мной в свое время опрошены, и из его архива”. На самом же деле Проценко знаком с архивом далеко не в полном объеме. Он располагает документами только той его части, которая хранилась в Киеве. Другая же часть до сих пор находится в катакомбной общине в Нижнем Новгороде, куда Проценко не пускают. Что же касается опроса “в свое время” неких людей, знавших лично еп. Варнаву, то само по себе это сомнительно. Сколько же лет сейчас должно быть этим людям, чтобы в 1928 г. они были настолько сознательными христианами и, что самое невероятное, точно знали обо всем окружении еп. Варнавы? – Элементарные расчеты показывают, что им должно быть уж никак не меньше 85 лет, притом имеющим хорошую память и здравый ум. Впрочем, из самих слов Проценко ясно, что разговаривал он с ними давно, последний раз – в 1993 г. (т. е. за 4 года до публикации документов “Кочующего Собора”), а ныне он, видимо, лишен такой возможности. С другой стороны, непонятно и то, почему Проценко решил, что монах Корнилий обязательно должен быть именно из ближайшего окружения епископа, а не посланником, скажем, самого “Кочующего” Собора?... Также Проценко умалчивает, что еп. Варнава отбывал в 1928 г. ссылку в г. Кзыл-Орде одновременно с архиеп. Андреем (Ухтомским), с которым встречался и под влиянием которого подписал каноны “Кочующего” Собора. Далее Проценко говорит, что у еп. Варнавы “в отношении того же митр. Сергия... была гибкая и неформальная позиция, так что несколько его духовных детей причащались в сергиевских храмах”. Приводя такие сомнительные факты, Проценко забывает добавить, что делалось это без благословения самого еп. Варнавы, который однозначно отрицал благодатность таинств Московской Патриархии (напомним, что почти все годы своего подвига он юродствовал, пребывал в затворе и молчании). Именно на этой почве среди его духовных чад произошло два раскола – в 1928 и в 1950-х гг. Всё это делает несостоятельными предположения Проценко относительно еп. Варнавы, как, впрочем, и все остальные “аргументы” его статьи, построенные не на фактах, а на сплошных эмоциях или просто дезинформации.

В своей публикации документов “Кочующего” Собора архиеп. Амвросий уделил достаточно внимания текстологическому анализу принятых канонов. Их подлинность, на основании тщательно проведенной экспертизы, недавно подтвердил ученый церковный историк С.Л.Фирсов.18) Но вот Проценко смущает язык Отцов “Кочующего” Собора. “Зная, к примеру, язык Новоселова и его облик (хотя откуда это может знать Проценко, если он его никогда не видел?!), можно только подивиться тому, как он “опростился”, принимая участие в настоящих мужицких перебранках. Стоит сравнить язык реального Поместного Собора 1917-1918 гг. с языком мифического “Кочующего”, постановившего: “сергиевского поставления клир является простыми мужиками”. Подобным образом не мог ни говорить, ни мыслить ни один из участников тогдашнего церковно-оппозиционного движения”, – заключает Проценко.

Еще раз подчеркнем, что Проценко сам лично никогда никого из этого оппозиционного движения 1920-30-х гг. в глаза не видел. Вообще он не встречался ни с одним каноническим епископом тайной Катакомбной Церкви, в том числе и с еп. Варнавой (Беляевым). Проценко никогда не был знаком ни с И.И.Осиповой, ни с епископами Евагрием и Амвросием, которых обвиняет в тотальной лжи и о которых распространяет заведомую и бездоказательную клевету. Юрисдикционная принадлежность Проценко и вовсе непонятна. Он побывал и в МП, и в РПЦЗ, и у Лазаря Журбенко (который выгнал его, обинив в “жидовстве”), и у скандально известного офицера КГБ и гомосексуалиста “епископа” Валентина Суздальского, но нигде долго не задерживался. Сейчас он, видимо, пребывает в анархическом состоянии, что теперь стало весьма модным. Вопрошающим, как правило, туманно отвечает, что принадлежит к “свободной” церкви. Правда существуют данные, что ранее он был связан с “секачевцами” (последователями известного самозванца и самосвята “схимитрополита” Геннадия Секача) и, вполне реально, что имеет с ними духовные контакты и теперь. Этим легко объясняется юрисдикционная всеядность Проценко. И при всем при этом он дерзает с большим апломбом, как какой-нибудь уличный демагог, безаппеляционно заявлять, что могли, а что не могли говорить и делать святые новомученики и новоисповедники российские.

Что касается “языка реального Поместного Собора 1917-1918 гг.”, то и этот “аргумент” Проценко совсем неубедителен. Во-первых, опубликованные деяния сего Собора не являются буквальной стенограммой, так сказать, живой речью участников, в отличие от того, как ее точнопередают стенограммы Собора “Кочующего”. Перед публикацией деяния Поместного Собора 1917-18 гг. прошли строгую цензуру, и благодаря этому мы имеем возможность ознакомиться лишь с отредактированными текстами, конечно, приукрашенными для более “благочестивого” чтения. На самом же деле прения на Поместном Соборе происходили весьма бурно и страстно. Даже в опубликованных текстах можно часто встретить ссоры и взаимные оскорбления между членами Собора (например, по вопросу о единоверии). Вот интересное впечатление, которое вынес об этом Соборе непосредственный очевидец: “Я, например, его участник, совершенно никакого восхищения при воспоминаниях о Соборе не испытывал, хотя и я принадлежал к большинству, имевшему в конце концов успех, а наоборот чувствую горький осадок от той атмосферы взаимного недоверия и часто даже ненависти, которая царила как в отделах, так и в общих собраниях. Неужели господа члены Собора забыли те тяжелые столкновения, при которых им приходилось присутствовать и которые превращали заседания отделов и общего собрания в какие-то безпорядочные митинги!... Итак, я говорю, что атмосфера на Соборе была тяжелая и мирно между собою беседовали без недоверия и раздражения лишь единомышленники. Внешнее впечатление от Собора получилось также не из отрадных. Мой знакомый католический аббат отец Гарсиа определил его так: “Это не Собор, это – парламент”. Действительно, все отрицательные стороны парламента были налицо: дробление на партии, демагогия, обман и недобросовестность... Принимая во внимание все условия, можно сказать, что еще, слава Богу, всё сравнительно благополучно кончилось и что мы, члены Собора, остались не подлежащими церковному прещению за какое-нибудь еретическое или явно антиканоническое постановление... Московский Собор, как Собор Поместной Церкви, вообще не может считаться авторитетом непререкаемым, а посему подлежит и критике, тем более, что он есть первый Собор в Православной Церкви, где были введены принципы выборности его членов и активного участия низшего клира и мiрян в голосовании... Московский Собор история разбойничьим, конечно, не назовет, ибо он не коснулся догм, но многие его постановления, даст Бог, не укрепятся в церковной практике и примером для других он служить не может и не должен, в особенности, в смысле его структуры, а отчасти и деятельности”.19) Если же мы обратимся к деяниям Вселенских Соборов, то и там не найдем никакого “благорастворения воздэсей”. Вообще очень часто в истории Церкви споры на Соборах сопровождались вооруженным столкновением противоборствующих партий и драками между участниками, но никто почему-то не усматривал в этом никакого криминала. Например, Брестский Собор 1596 г. представлял собою “два враждебных лагеря”, состоявших из православных и латинян. По свидетельству историка, “обе стороны представляли из себя два враждебных лагеря: шатры и пушки покрывали окрестности Бреста”.20) Куда уж до этого “Кочующему” Собору, ограничившемуся лишь простыми “мужицкими перебранками”!

Текстология канонов “Кочующего” Собора с очевидностью показывает, что написаны они именно святоотеческим языком. Достаточно ознакомиться с полемическими сочинениями таких Отцов Церкви как св. Афанасий Великий, св. Иоанн Златоуст, преп. Максим Грек, преп. Иосиф Волоцкий и многих иных, чтобы убедиться в этом. Сам Господь Исус Христос в Евангели Своем именует язычников “псами”, а авторитетных в иудейском народе фарисеев и старейшин “змиями”, “порождениями ехидны”, “гробами окрашенными” и т. д. Может быть, по мнению Проценко, и такие выражения Спасителя имели недопустимо “оскорбительную” форму? Простота – отличительная черта всех святоотеческих творений, и непонятно, что так смущает в этой простоте Проценко. Лично ему не нравится текст 4-го канона “Кочующего” Собора, который, кстати, он цитирует не полностью. Однако, достоверность его текста подтверждается свидетельством бывшего соратника Проценко по диссидентскому движению – “иеромонаха” Дамаскина (Орловского), с которым он некогда “искал Святую Русь”. В жизнеописании еп. Варнавы (Беляева) Орловский упоминает, что архиепископ Феодор (Поздеевский) называл сергианских священников “простыми сапожниками”.21) Не иначе, как архиеп. Феодор перефразировал известное ему постановление “Кочующего” Собора. Напомним, что свидетельство это возникло совершенно независимо от публикации материалов “Кочующего” Собора вл. Амвросием.

Далее известны тексты, недавно опубликованные, об имяславии философа А. Ф. Лосева, ближайшего соратника М. А. Новоселова, приписанные первому, но принадлежащие, по-видимому, последнему. Тексты эти, написанные в виде кратких догматических тезисов, почти буквально повторяют текст 10 канона “Кочующего” Собора: “Имя Божие есть Сам Бог, но Бог Сам – не имя…”.22) И более пространная формулировка: “Имя Божие неотделимо от существа Божия и потому есть Сам Бог… Имя Божие отлично от существа Божия, и потому Бог не есть имя”.23)

Наблюдения показывают, что “Кочующий” Собор многие отвергают исключительно потому, что им лично не нравятся тексты его канонов и стенограмм. Не “ложаться” они им на душу, и всё тут. Ведь привыкли же они сообразовываться лишь с собственными страстями, а не с учением св. Отцов.

Однако, в истории уже существуют подобные прецеденты. Подобным же образом отрицалась подлинность актов антиуниатского Софийского Собора, бывшего по заключении Собора Флорентийского и по смерти императора Иоанна Палеолога (ум. в 1448 г.). На сем Соборе был поставлен последний православный Патриарх до падения Константинополя – Афанасий. Аутентичность деяний Софийского Собора подтверждал Иеросалимский Патриарх Досифей II (1669-1707) в своей “Истории Иеросалимских Патриархов”, однако позднейшие “ученые” стали отрицать подлинность Софийского Собора.24) В VII веке ученый грек Лев Алляций, обратившийся в латинство, посвятил целое сочинение “доказательствам ” того, что знаменитого Константинопольского Собора 879 г., который долгое время на Востоке даже считался Вселенским, вообще никогда не существовало, а все его акты целиком выдуманы св. патр. Фотием. Такое воззрение на сей Собор было также опровергнуто Иеросалимским патр. Досифеем в упомянутом его сочинении.25)Целый ряд апологетов “никонианства” даже дерзал отрицать факт Стоглавого Собора 1551 г., и всё это только потому, что его решения кому-то очень не нравились.

Вообще у многих сергиан и сергианствующих тексты Собора вызывают даже острые приступы бешенства. Точно также некогда бесновались и ариане при одном только виде обличительных писаний св. Афанасия Великого. Так что можно констатировать, что “Кочующий” Собор оказывает на современных еретиков, прямо-таки, экзорцирующее воздействие. Становится понятным, почему стилистика канонов этого Собора у таких лиц как Проценко “вызывает оторопь”.

“Спорные” каноны

Поговорим теперь о так называемых “спорных” канонах, т. е. о тех решениях, которые, как кажется некоторым, принципиально не могли быть утверждены “Кочующим” Собором, даже если бы он в действительности был.

Одним из таких “спорных” канонов называют канон 12 о снятии клятв со старообрядцев, особенно, в части о признании Московского Собора 1666-67 гг. не “великим”, а “русским разбойничьим собором”. Чтобы уразуметь смысл сего соборного постановления, вопрос следует перевести в иную плоскость: а существовали ли серьезные основания считать этот Собор православным и, тем более, “великим”?

Вообще несостоятельность Московского Собора 1666-67 гг. уже давно общепризнана всеми здравомысленными людьми, хоть сколько-нибудь знакомыми как с его деяниями, так и с той исторической обстановкой, в которой он происходил. Несправедливость клятв, провозглашенных на старообрядцев, помимо ИПЦ, была отмечена и Московской Патриархией, и Русской Зарубежной Церковью, которые их также аннулировали в 1970-х гг. Те же настроения имели место еще до революции и высказывались на Поместном Соборе 1917-18 гг., но не получили одобрения большинства, т. к. в сознании епископата еще сильны были имперско-синодально-бюрократические амбиции, впоследствии приведшии к ереси сергианства, которая, по меткому выражению архиеп. Андрея (Ухтомского), явилась “настоящей квинтэссенцией никонианского цезаре-папистского хамства”. Проценко считает, что еп. Варнава (Беляев) не мог подписать 12 канон, т. к. “не принадлежал к апологетам старообрядчества”. Всё это, опять-таки, следует отнести к области богатой фантазии Проценко, чему он не может найти более или менее серьезного подтверждения. Но дело в том, что для признания недействительности клятв на старообрядчество вовсе не обязательно быть его апологетом. Разве МП и РПЦЗ, аннулировавшие сии анафемы, являлись когда-нибудь апологетами старообрядчества? Никто, пожалуй, не осмелится такое утверждать. В глубинах церковного сознания мысль о незаконности решений Московского Собора 1666-67 гг. давно пустила глубокие корни, что и нашло отражение в постановлениях “Кочующего” Собора, и удивляться этому могут только недалекие в знании церковной истории болтуны. Ко всему этому важно отметить тот факт, что беззаконие Московского Собора 1666-67 гг. отнюдь не ограничилось проклятием старообрядчества и ратификацией порчи богослужебных книг. Например, на том же Соборе официально был принят ряд догматических заблуждений. Наиболее серьезным из них явился латинский догмат о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Сей догмат был изложен в сочинении Симеона Полоцкого “Жезл правления”, принятом Собором в качестве символической книги. В добавок Собор обязал всех православных не прекословить тому что содержит эта книга, предав анафеме противоречащих ей.26) Так что содержание 12 канона “Кочующего” Собора следует признать в высшей степени справедливым и своевременным. И не может быть никаких сомнений в том, что этот канон подписали все без исключения участники, что, кстати, подтверждается отсутствием по этому вопросу какой-либо полемики на Соборе.

К разряду мифотворчества, причем очень грубого, следует отнести и указание Проценко на то, что анафему на митр. Сергия не мог подписать архиеп. Феодор (Поздеевский), поскольку тот “долго, несколько лет, колебался в выборе позиции”. Источник таких сведений нам известен. Исходили они от предателя А.Ф.Лосева, который просто нагло клеветал на святителя. На самом деле архиеп. Феодор не только никогда не признавал полномочий митр. Сергия, но и даже митр. Петра, считая местоблюстительство последнего незаконным. Согласно последним публикациям, архиеп. Феодор прекращал поминовение даже патриарха Тихона, протестуя таким образом против введения последним нового стиля и унии с обновленцами.27)

Казалось бы, 7 канон об анафематствовании советской власти ни у кого не мог вызвать сомнений, однако и здесь Проценко усматривает фальсификацию. По его мнению, “церковные люди той эпохи даже во сне(sic!) вели себя в отношении советской власти чрезвычайно осторожно. Стоит вспомнить о знаменитом письме соловецких епископов, в котором они глубоко искренне заявляют о своей политической лояльности. Поэтому анафематствовать власть для церковных оппозиционеров было шагом столь же нелепым, сколь и провокационным”. Такое, конечно, мог сказать не просто безграмотный обыватель, но, прежде всего, человек, до мозга костей проникнутый советским сознанием. Такие люди свои стереотипы поведения норовят перенести и на других: дескать, не только я, но и другие были трусами и предателями. Не случайно поэтому Проценко пытается бросить тень на исповеднический облик архиеп. Феодора (Поздеевского), утверждая, что “судя по чекистским материалам, он был сломлен”. Относительно же Соловецкого послания лукавство Проценко очевидно, ибо все, кто составлял и подписал это послание (за исключением только одного еп. Василия Прилуцкого) никогда не были в оппозиции митр. Сергию, никогда не отделялись от него, а впоследствии сделались убежденными сергианами. Их лидер архиеп. Иларион (Троицкий), например, не просто был сторонником Сергия, но и резким противником ИПЦ. В “Кочующем” Соборе никто из составителей Соловецкого послания не участвовал, а потому в утверждениях Проценко невозможно отыскать какого-либо исторического несоответствия.

Резкие высказывания новомучеников против советской власти существовали не только “на бумаге у следователей”, как пытается представить Проценко. Существует множество посланий и даже целых сочинений епископов и клириков ИПЦ, в весьма вызывающей форме осуждающих все мероприятия большевиков и отрицающих советскую власть по существу, как власть “коллективного антихриста”. Об этом говорил Новоселов в своих “Письмах к друзьям”28), епископ Павел (Кратиров) в своих многочисленных письмах, из которых наиболее ярким является известное “Письмо Епископа “отошедшего” к Епископу “неотошедшему””29), еп. Василий (Зеленцов), который в своем трактате объемом в 100 страниц рукописного текста призывал к отрытому вооруженному свержению большевиков30). Откровенно антисоветское содержание имели известные работы М.А.Новоселова (еп. Марка) и прот. Ф. Андреева “Что должен знать православный христианин?” и сочинение прот. П. Боротинского “Отношение христианина к советской власти с точки зрения православного нравоучения”, написанное еще в 1922 г. Подобная литература получила самое широкое распространение в ИПЦ, так что отнести ее к делу рук чекистов даже в самом паталогическом бреду никак невозможно. Таким образом, и здесь Проценко стремится выдать желаемое за действительное. Впрочем, то же самое он делает и в отношении 6 канона об анафематствовании сергиан, что опровергать мы даже не считаем необходимым. Заметим только, что это анафематствование не имеет ничего общего с “начетнической позицией”, как считает Проценко, а является обычным делом Святой Церкви, чему доказательством служит вся ее история. Ведь если следовать логике Проценко, то и святых Отцов, осудивших и проклявших еретиков, следует назвать не святыми Отцами, а “начетниками”.

В рязряд “спорных” относят также 10 и, особенно, 11 каноны по вопросу об имяславии. В данном случае протест против них схиеп. Петра (Ладыгина) только подтверждает, что не все были согласны с сими канонами. Впрочем, его мнение, несмотря на то, что он лично участвовал в Афонской смуте, не может иметь решающего авторитета. Еще архиеп. Андрей (Ухтомский) в своем дневнике заметил, что схиеп. Петр не отличался образованностью.31) Догматическую сторону вышеозначенных канонов мы сейчас не будем затрагивать, поскольку об этом уже написано и сказано очень много как сторонниками32), так и противниками имяславия. Во всяком случае, проблема имяславия решается не так однозначно, как считают его антагонисты. Важен сам факт принятия “Кочующим” Собором имяславцев в общение именно как “неправедно отторгнутых” и исповедников веры”, а это прекрасно подтверждается всеми следственными делами по “ИПЦ” 1920-30-х гг., из коих хорошо видно, что имяславцы играли очень заметную роль в жизни и деятельности Истинно-Православной Церкви.33)

Проценко, естественно, отрицает всё и сомневается во всем: и в епископстве Новоселова, и в существовании убиенного в 1997 г. епископа Евагрия, и в подлинности самих Новоселовских архивов. “Проверить-то их нельзя”, – патетически восклицает Проценко. Что ж, сомневаться в чем бы то ни было, это его право. Но хочется спросить Проценко: хоть раз он предпринимал какую-то попытку что-либо проверить? Можно ли сразу огульно отрицать то, что нельзя проверить, ни в чем не разобравшись и ни с кем не встретившись? Похоже, его скоропалительные выводы не лишены определенного пристрастия, а это для профессионального историка-архивиста, каковым, очевидно, хочет выставить себя на публику Проценко, недопустимо. Никакой факт не может быть отвергнут в силу одних только субъективных причин, иначе можно докатиться до безбожия. Но все выводы и оценки Проценко совершенно лишены всякой объективности и есть ничто иное, как просто гадание на кофейной гуще. Для нас же и епископство Новоселова, и существование еп. Евагрия не вызывают сомнений, так как у обоих сохранилась паства, и даже живы еще свидетели, лично знавшие Новоселова и могущие подтвердить рукоположение его в епископа. Епископство последнего подтверждают и гос. архивы, о чем говорится в предисловии к публикации сочинения “Беседы двух друзей”, автором которого являлись еп. Марк и прот. Ф.Андреев. Хотя текст документа сильно искажен, а кое-где и исправлен (он датирован началом 1928 г., когда, скорее всего, и был написан, однако известен в нескольких вариантах с позднейшими вставками и лакунами), но и в нем находится прямое подтверждение того, что в то время архиереями ИПЦ действительно готовился тайный Собор. “Все деяния современных церковных деятелей, – говорится в документе, – подпавших под влияние неверующего государства, должны рассматриваться по дамнаторному способу, т. е. по судебному следствию, святым собором... который и должен составить особые правила, которыми, на будущее время, ограждалась бы внутренняя свобода Церкви от подчинения ее идеям антихристианского правительства” (подч. мною).34) Очевидно, таким именно “Святым” (Освященным) Собором и стал Собор “Кочующий”, вынесший свои 29 канонических правил.

Много подтверждений аутентичности “Кочующего” Собора приводит сам вл. Амвросий, сопроводивший свою публикацию серьезным научным аппаратом. На некоторых из них следует остановиться более подробно.

Первым таким свидетельством стали воспоминания проф. И.М.Андреевского, долгое время проведшего в подполье и лагерях СССР. Будучи лично знаком с катакомбным епископом Максимом (Жижиленко), профессор следующим образом передал его слова: “Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала сергиан и иже с ними”.35) На сегодняшний день это является одним из самых сильных и убедительных доказательств факта проведения в 1928 г. “Кочующего” Собора. Причина, почему проф. Андреевский прямо не указал на сам Собор, на наш взгляд, кроется в том, что либо он еще достоверно сам не знал о нем, либо стремился лишь точно передать слова епископа Максима. Но самое вероятное то, что Андреевскому просто помешала указать на Собор цензура РПЦЗ, к чему имелись определенные основания в ее идеологии.36) Для нас несомненно, что еп. Максим имел ввиду именно Собор, т. к. анафема от лица Церкви произносится не иначе как только на Соборе.

Другое свидетельство, не менее определенное, принадлежит некоему брату Захарии, опубликовавшему в 1962 г. в типографии Джорданвилля брошюру “Особый путь”. Считается, что именно он вывез из СССР данные об Усть-Кутском Соборе ИПЦ 1937 г. Итак, в рассматриваемой брошюре брат Захария описывает эпизод, который повествует, что незадолго перед кончиной еп. Иоанна (Пояркова), возглавлявшего от имени митр. Сергия Уфимскую епархию, ему (еп. Иоанну) была передана записка от архиеп. Андрея (Ухтомского). Вот что мы читаем в приведенном в конце брошюры (стр. 61-62) донесении одного осведомленного лица: “Днем какой-то мальчик (если не ошибаюсь – сын церковного старосты Симеоновской церкви) принес Владыке записку, прочитав которую Владыка почувствовал себя плохо. Я объявил о прекращении приема посетителей и проводил Владыку домой, уложил его в постель и взял записку из кармана подрясника. В этой записке (от Еп. Андрея) сообщалось (кто писал Еп. Андрею, не знаю) о каком-то соборе тайноцерковников, который анафематствовал всех Сергиан, а потому (пишет Еп. Андрей) видеться и говорить с отлученным от Церкви он не может. Владыка Андрей умолял Еп. Иоанна покаяться, так как его “особый параллельный путь” по закону параллели может привести только в ту же антихристову бездну, в которую ведет основной советский путь. Записка эта мною приложена к копиям последних писем Владыки Иоанна”.

Наши оппоненты, впрочем, утверждают, что никаких указаний на “Кочующий” Собор, или хотя бы на его каноны, не существует в государственных архивах КГБ. Однако пока об этом говорить еще рано. Как отмечает в своей книге И.И.Осипова, далеко не все архивы КГБ-ФСБ и, особенно, Президентский архив, в настоящее время доступны для независимых изследователей.37) В основном, просмотрены только центральные архивы, но очень мало на сегодняшний день задействованы архивы региональные.

Тем не менее, косвенные доказательства аутентичности деяний “Кочующего” Собора найти в государственных архивах все-таки можно. Одним из таких доказательств стали недавно найденные протоколы допросов прот. Павла Боротинского, одного из самых активных участников “Кочующего” Собора. Появились они уже после того, как стали известны документы Собора.38) Подлинность сих протоколов определяется тем, что они написаны Боротинским собственноручно и не являлись фальшивкой чекистов. Между прочим, он поведал следствию о своем несогласии с платформой “иосифлян” по вопросу отношения к Патр. Тихону и митр. Петру Крутицкому как “по существу первым начинателям лояльного отношения к соввласти”. По мнению Боротинского, “иосифляне” не должны были “молчать об этом и, больше того, признавать руководителем православной русской церкви Крутицкого”. Точно о том же самом Боротинский говорил и на “Кочующем” Соборе, что мы можем наблюдать в опубликованных стенограммах. Не случайно и то, что он примкнул к “даниловской” оппозиции (на Соборе он лично представлял еп. Серафима Звездинского), наиболее радикальной в сравнении с “иосифлянским” движением.

М. В. Шкаровский в своей новой книге об “иосифлянском” движении сообщает следующее: “…в с. Ольшанка Первомайского района жил бывший афонский монах Алексий. Он поминал только митр. Петра (Полянского) и в сентябре 1929 привозил в Зиновьевск о. Платону Купчевскому воззвания с анафемой митрополитам Сергию (Страгородскому) и Михаилу (Ермакову), якобы (по данным следствия) доставленные из Греции от настоятеля русского монастыря на св. горе Афон”.39) Как известно из публикации Вл. Амвросия, каноны “Кочующего” Собора уже в 1928 г. были пересланы за границу и, вполне вероятно, попали на Афон, откуда снова могли рассылаться в Россию. Из материалов, найденных Шкаровским, следует, что на “Кочующем” Соборе отдельно была вынесена анафема Михаилу (Ермакову) как возглавителю сергиан на Украине. Не исключено, что посылались даже не тексты канонов, а какие-то послания “Кочующего” Собора, составленные в ходе его работы.

Еще одно смутное, но вполне определенное указание на проведение Собора можно найти в Архиве УФСБ по Воронежской обл., в следственном деле еп. Алексия (Буя), где, между прочим, упоминается, что он в июле 1928 г. (в это время как раз происходили заседания второй сессии Собора) “устраивал у себя... в городе Ельце... периодические совещания со своими ближайшими помощниками и некоторыми руководителями опорных пунктов, на которых обсуждались вопросы текущей политики и вырабатывались планы дальнейшей работы...” (подч. нами).40)

Почему публикация канонов и документов “Кочующего” Собора вызвала настолько болезненно-негативную реакцию со стороны всех современных церковных юрисдикций?

Потому что решения этого Собора не просто подрывают авторитет различных юрисдикций, претендующих на преемство от исторической Российской Православной Церкви, но под самый корень рубят их каноническое основание и опровергают их экклезиологические воззрения, которые в свете канонов Собора являются еретическими. Поэтому весьма естественно, что все таковые юрисдикции, если только у них осталось хоть сколько-нибудь чувство самосохранения, будут и впредь предпринимать все усилия для того, чтобы найти разные причины к непризнанию “Кочующего” Собора подлинным. Они будут упорствовать, лгать, отмалчиваться и оправдываться до конца и в этой своей борьбе за выживание, далекой от всяких христианских понятий, будут сохранять духовное единство.

К чему ведет всеобщее признание “Кочующего” Собора?

Оно ведет: 1) к разрешению всех экклезиологических споров в догматической области; 2) к разрешению всех экклезиологических споров в канонической области. То есть отпадет всякая надобность в богословском выяснении вопроса, существует ли благодать Таинств у сергиан и у всех от них происходящих и с ними общающихся, ибо этот вопрос однозначно решен на “Кочующем” Соборе в 1928 г. св. Новомучениками. Отпадет необходимость выяснений того, кто же ныне является Матерью Российской Церковью и кто кому должен подчиняться канонически. А из сегодняшнего положения вещей выходит, что Матерью Российской Церковью является только та Церковь, та иерархия, которая ведет свое прямое преемство хиртоний от Св. Отцов “Кочующего” Собора ИПЦ 1928 г., т. е. – наша Катакомбная Церковь ИПХ (старого и нового обрядов) “андреевской” иерархии. Наконец, становится ясно, кто есть кто в нынешней российской церковной действительности: самозванцы, раскольники, еретики и т. п.

Итак, признание “Кочующего” Собора есть единственное основание всей церковной правды современности.

В заключение этой статьи хотелось бы пожелать всем принципиальным противникам “Кочующего” Собора избавиться от идеологических клише и сергианских постулатов. В таких серьезных вопросах как изучение церковной истории ХХ века необходима не просто научная трезвость, но, прежде всего, трезвость духовная, свободная от традиционных штампов Московской лжепатриархии и советской идеологии.